Неточные совпадения
Самгин понимал, что говорит излишне много и что этого не следует делать пред человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы не к словам, а к мыслям. Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные мысли. Но слов он не мог остановить, точно в нем, против его воли, говорил другой человек. И возникало опасение, что этот другой может
рассказать правду
о записке,
о Митрофанове.
На письменном столе лежал бикфордов шнур, в соседней комнате носатый брюнет
рассказывал каким-то кавказцам
о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным лицом, похожий на расстриженного попа, прочитав
записку Гогина, командовал...
При этом вопросе
рассказал мне, будто бы император Александр ужасно перепугался, найдя его фамилию в
записке коменданта
о приезжих в столицу, и тогда только успокоился, когда убедился, что не он приехал, а брат его Левушка.
На другой день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою
записку из Оренбурга. Не стану тебе
рассказывать, как мне приятно было получить
о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить
о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и то после долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай с маленьким запасом.
И
рассказывал Павлу
о какой-нибудь несправедливости полиции или администрации фабрики. В сложных случаях Павел давал человеку
записку в город к знакомому адвокату, а когда мог — объяснял дело сам.
— Директор недавно видел меня и упоминал
о моей
записке, —
рассказывает он, — говорил, что составлена недурно, но рассуждений много, теория преобладает…
Калинович слушал Петра Михайлыча полувнимательно, но зато очень пристально взглядывал на Настеньку, которая сидела с выражением скуки и досады в лице. Петр Михайлыч по крайней мере в миллионный раз
рассказывал при ней
о Мерзлякове и
о своем желании побывать в Москве. Стараясь, впрочем, скрыть это, она то начинала смотреть в окно, то опускала черные глаза на развернутые перед ней «Отечественные
записки» и, надобно сказать, в эти минуты была прехорошенькая.
И он с прежнею точностью
рассказал о Кириллове,
о его намерении застрелиться и
о том, как он обещал ждать сигнала, а умирая, оставить
записку и принять на себя всё, что ему продиктуют. (Одним словом, всё, что уже известно читателю.)
И вдруг денщики
рассказали мне, что господа офицеры затеяли с маленькой закройщицей обидную и злую игру: они почти ежедневно, то один, то другой, передают ей
записки, в которых пишут
о любви к ней,
о своих страданиях,
о ее красоте. Она отвечает им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила горе, просит бога, чтобы он помог им разлюбить ее. Получив такую
записку, офицеры читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют письмо к ней от лица кого-либо одного.
Эта жуткая мысль точно уколола больное сердце, оно забилось сильнее и ровнее, старый человек упрямо сдвинул брови, отошёл к постели, лёг и стал перечитывать свои
записки, вспоминая, всё ли, что надобно, он
рассказал о жизни.
После этого события уже почти не стоит
рассказывать, что в том же году щука схватила пескаря, посаженного вместе с другими рыбками в кружок, [Мешок из сетки особенного устройства,
о котором Я говорил в моих «
Записках об уженье рыбы»] шагах в десяти от меня, крепко вцепилась зубами в сетку и подняла такой плеск, что, услыхав его, мальчик, бывший со мною на уженье, подошел к кружку и, увидев эту проделку, вытащил кружок и щуку на берег.
[Я
рассказал в «
Записках ружейного охотника»
о невероятной жадности и смелости ласки, подымающейся с тетеревом на воздух и умерщвляющей зайца в снежной норе] Хорек, забравшись в курятник, или утиный хлев, или в голубятню, никогда не удовольствуется одною жертвою, а всегда задушит несколько кур, уток или голубей.
Я уже говорил в своих «
Записках об уженье рыбы»
о необыкновенной жадности щук и
рассказал несколько истинных происшествий, подтверждающих мое мнение. Вот еще два случая в том же роде. Первый из них так невероятен и похож на выдумку, что нельзя не улыбнуться, слушая его описание. Я даже не решился бы
рассказать его печатно, если бы не имел свидетеля, И. С.
Много наслушался я любопытнейших рассказов от С. Н. Глинки, который сам был действующим лицом в этом великом событии; долго, при каждом свидании, я упрашивал его
рассказать еще что-нибудь, [В 1836 году С. Н. Глинка выдал книгу под названием «
Записки о 1812 годе С. Г., первого ратника Московского ополчения», но в этих
записках помещены далеко не все его рассказы.] но все имеет свой конец, и незаметно перешли мы с ним от событий громадных к мелким делам, житейским и литературным.
Поражения, претерпенные от половцев, оправдываются большею частью тем, что мы не могли противиться превосходному множеству.
Рассказывая о вероломном убийстве Китана и Итларя половецких (1095), автор говорит
о том, что Владимир Мономах сначала противился этому, но не упоминает ничего
о том, что он наконец на это согласился.
О походе 1095 года, когда Святополк купил мир у половцев, сказано в «
Записках», что Святополк пошел на них с войском, а они, «уведав
о приходе великого князя, не мешкав, ушли».
Так, говоря
о Владимире, автор «
Записок»
рассказывает всю историю ссоры его с братьями так искусно, что все три князя остаются совершенно правыми, а вина вся падает на Свенельда и Блуда (в «
Записках» — Блюд), которые и не остаются без наказания.
Графиня С. А. Толстая
рассказывает в своих
записках: «Тургенев наивно сознается, что боится страшно холеры. Потом нас было тринадцать за столом, мы шутили
о том, на кого падет жребий смерти, и кто ее боится. Тургенев, смеясь, поднял руку и говорит...
Между прочим,
рассказал я и
о своей первой стычке с председателем, после которой я из «преданного своему делу врача» превратился в «наглого и неотесанного фрондера»; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную
записку: «Председатель управы желает видеть земского врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского».
Но этому завтраку не суждено было состояться. Я получил от него
записку о том, что его кухарка"внезапно"заболела. Это мне напомнило впоследствии то, что его приятель П.В.Анненков
рассказывал про Тургенева из его петербургской молодой жизни. Я не хотел его тогда ни в чем подозревать и готов был принять болезнь кухарки за чистую монету; но больше уже не счел удобным являться на виллу.
О моей работе в"Санкт-Петербургских ведомостях"я
расскажу дальше; а теперь припомню то, что я нашел в"Отечественных
записках".
Он чуть было не
рассказал отцу историю с
запиской и
о назначенном свидании, но какое-то внутреннее чувство удержало его. Он один должен быть судьей ее — его разрушенного идеала! Зачем вмешивать в эту историю других, хотя бы родного отца. Он сам ей в глаза скажет, как он смотрит на подобный ее поступок.
— Не утерпел я, сударь мой, получив от графа письмо и послав ответ, не
рассказать о сем в собрании дворян. Нашлась среди них «переметная сума» — предводитель, сообщил
о рассказе моему графу, да еще с прикрасами. Получаю я недельки через две обратно мое письмо и
записку графа. Пишет он мне, да вот послушайте-ка, что он пишет...
Стеша
рассказала, что долго служила у тетки княжны Маргариты княгини Зинаиды Павловны, любила ее и желала бы иметь память
о ней, особенно
записку, писанную ее рукою.